Извлечение из очерка Крестовоздвиженского кладбищенского храма города Острогожска, ныне не существующего, острогожского протоиерея Димитрия Склобовского, (XIX в.)

 В заключение сего краткого очерка кладбищенской церкви желательно остановить внимание читателя на одном общеизвестном в здешней местности человеке, похороненном на сем кладбище, близ самого алтаря главной летней церкви оного, с правой стороны, — это раб Божий «старец  Иоанн».  Множество разнообразных рассказов и повествований о нем в духе благочестия христианского  и  высокою   подвижничества   обращается  здесь  и передается отодного другому. Но мы для нашего очерка этой высокой личности сосредоточимся на имеющемся у нас под рукой  «Жизнеописании старца Иоанна, в Бозе почивающего в городе Острогожске при кладбищенскойКрестовоздвижепской церкви»…  Очевидно, жизнеописателю было хорошо известно высокое настроение душистарца, его высокая подвижническая жизнь, и он питает к нему кроме сердечной дружеской любви и преданности, еще самое полное и высокое почтение, что ясно обнаруживается в каждой строке «жизнеописания», которое мы приведем здесь в извлечении. Жизнеописатель этот — некто г. Субботин, из дворян-помещиков Коротоякского уезда. Старец Иоанн Васильевич, как он сам говорил о себе, происходил из дворянский фамилии, но откуда был родом, не говорил; Субботин по некоторым признакам догадывался, что родители его, богатые люди, были помещиками Тамбовской или Рязанской губернии. С самого отрочества он оставил родительский дом и странствовал с нищенствующими слепцами вкачестве поводыря. Однажды одному из своих друзей, каковых он имел немало между дворянами (Ф. Г. Прянишников, П. П. Хрущов и др.) и которые знали о нем, что он также дворянского происхождения, вероятно, другому Субботину он сказал в разговоре: «Павел, я и сам богатого куста лисица». Но кто именно были его родители и где он родился — тщательно скрывал, и на вопрос о том любопытных отвечал: «Не помню, где родился, в избе ли, в бане ли под сараем ли и сам не знаю». При некоторых случаях выяснялось указание на то, что самое имя «Иван Васильевич» было вымышленное, каковое он усвоил себе для того, чтобы тем удобнее прикрывать свою неизвестность. Так, бывший с ним также в близких отношениях протоиерей Острогожского собора Виктор Резанов, считавший Иоанна Васильевича своим духовным благодетелем, говорил, что когда Иван Васильевич приступал к святому причащению, то всегда в таком случае велел называть себя Лаврентием: то же повторял он в подобном случае и другому священнику, состоявшему с ним также в дружеских отношениях, так что между всеми друзьями его составилось убеждение, что настоящее имя его было действительно Лаврентий. Господин Субботин полагает, что имя Иоанн есть первоначальное его имя, а переименование в Лаврентия он получил при пострижении и монашество, о котором он всегда говорил прикровенно,  выражался таинственно, и то только между друзьями.

Где и в каких подвигах протекла жизнь Ивана Васильевича в первой его молодости — известно одному Богу; сам он говорил, что «возмужавши несколько», он жил в монастыре в услужении. При этом Субботин приводит замечательный рассказ, слышанный им от самого старца. Когда ему было около 25 лет, он ушел из Козловского монастыря, в котором он тогда находился, в мир с намерением оставить монашество и жениться; и как только вошел в гор. Козлов, то около самого первого двора встретил такую картину: здоровая сильная женщина тащила за волосы своего мужа из избы на улицу, отсыпая ему щедрою рукою жестокие удары по спине толстым поленом. Это зрелище навело на Ивана Васильевича такой ужас, что он без оглядки бежал обратно в монастырь. Здесь встретил его игумен Исайя, муж святой жизни, обладавший даром прозорливости, и, погрозившись на него пальцем, сказал: «Что, Ванька, видел беду? Не бегай же вперед».

В Острогожске Иван Васильевич первоначально появился в 1759 году. Сам он говорил Субботину, что он во время присяги императору Петру IIIнаходился в девичьем монастыре, существовавшем здесь при Пятницкой церкви, причем об обстоятельствах появления сюда Ивана Васильевича Субботин рассказывает так. Острогожскому сотнику Д. П. Синельникову для винокуренного завода понадобился большой куб, который он и купил в гор. Воронеже. Бывший в это время там Иван Васильевич, никем не замеченный, забрался в этот куб, просидел в нем молча всю дорогу до Острогожска и уже здесь на месте вышел из него, и с этих пор стал известен здесь мало-помалу всему городу своим юродством. Он всегда, во всякие перемены времени и погоды, ходил босой и без шапки, в ветхом рубище без одного рукава, вслед, чего здесь скоро прозвали его Иванушка безрукавный. Юродствуя по целым дням по городу, Иван Васильевич на ночь возвращался и залезал в куб, в котором и оставался до следующего утра, пока возвратились гг. Синельниковы из Киева, куда они ездили на богомолье и, узнавши о прибытии к ним такого замечательного гостя, пригласили его оставаться у них. Иван Васильевич полюбил добродетельную чету Синельниковых и охотно имел у них до известного времени пристанище, после разных своих похождений возвращаясь сюда, как в родной дом. Но если он всегда встречал одинаковое сочувствие, ласки и уважение от самих Синельниковых, то в то же время много терпел разных неприятностей и оскорблений от прислуги, наносившей ему постоянные обиды и насмешки совершенно свободно, без всяких опасений, так как ей хорошо было известно, что Иван Васильевич никогда не только не проговорится пред самими господами ни о каких неприятностях, но что наз. и виду не подаст. Из Острогожска старец часто отлучался, иногда даже по целым годам отсутствовал, и только потом из разговора его с кем-либо из друзей становилось известным, где он был в это время; особенно часто он ходил в Киев; по его словам, он был там в разное время 14 раз и состоял там в особенной дружбе с монахами схимниками Вассианом и Михаилом; а один раз он провел безвыходно семь лет в Киевском монастыре, в трудах и подвигах строго монашеской жизни. Бывал он также нередко в Курской Коренной пустыни, проведывая любимого друга Феоктиста, впоследствии Белгородского архиепископа. В последнее время однако же, «с тех пор, г. Субботин, как я стал знать его», он никогда уже не отлучался из Острогожска. Во время пятой народной переписи он, как числившийся при Острогожской соборной богадельне, был причислен к сословию войсковых жителей города…

Несмотря на крайнюю материальную нищету, в какой протекала вся жизнь Ивана Васильевича, он, однако же, непрерывно упражнялся в различных делах благотворительности. Так, не только в самом городе и в прилегающих к нему окрестностях, но и в отдаленных местах он знал многих беспомощных сирот и таких бедных людей, которым всячески старался помогать, по крайней мере, в самых насущных потребностях жизни, и постоянно поддерживал их — кто ближе, того непосредственно сам, а кто на значительном расстоянии, тех через разных известных ему благотворителей… стараясь в то же время всячески скрыть самого себя. Но особенно он был чувствителен к духовным нуждам ближнего, причем владел замечательным навыком, приобрел особенное духовное искусство к обращению заблуждающихся на путь истины, с самым сердечно-внимательным сочувствием всегда относясь к обращающимся грешникам… так что всякий такой грешник, обращавшийся к Ивану Васильевичу за добрым советом и утешением, выходил от него облегченный и успокоенный…

В числе желавших видеть и беседовать с Иваном Васильевичем или приходивших к нему за духовным советом… нередко бывали и люди с горячим мистическим настроением, которые желали получить от него одобрение и благословение па вступление в монашество. Таких людей он большею частью отклонял от такого намерения, указывая им другой путь жизни, причем, нередко говорил в таких случаях: человек, ищущий спасения, поначалу бывает часто горяч и тверд в своем намерении, как желе- зо, так что, кажется, он сейчас готов лететь на небо, а потом, когда станет убеждаться, что спасение нельзя схватить, так сказать, на лету, и что для приобретения оного нужен продолжительный и настойчивый труд и терпение, то начинает постепенно остывать в своем первоначальном стремлении и потом делается слабее мухи.

Нужно заметить, что далеко не всех, желавших видеться и беседовать с ним, Иван Васильевич принимал так же как не от всех без разбору принимал какие-либо приношения: с бедствующими и страждущими он безусловно с полною готовностью и сочувствием к ним, а между людьми обеспеченными и богатыми, или занимающими высокое положение он обыкновенно проводил разницу по причинам ему одному известным, и с неко­торыми из них решительно отклонял не только беседу, по и свидание, считая таковые напрасными и бесполезными. Так, напр., однажды, говорит г. Субботин, графи­ня Черныиюва приглашала старца к себе в квартиру, но он не пошел и присланных от нее даров — денег и разных вещей — не принял…

Некоторые прошедшие пред его глазами случаи присущей старцу благодатной силы г. Субботин указывает в своем «Жизнеописании». Так, напр., однажды Субботин ездил с старцем в с. Олышан (17 верст от Острогожска), откуда они возвратились на другой день к вечеру, и к величайшему изумлению Субботина старец вытащил из два дня не топленной печи чайник с кипятком и напоил его чаем, после того отпустил домой. Чувствуя особенное душевное удовольствие от близости и постоянного
обращения с благодатным старцем, Субботин однажды сказал ему, что с тех пор, как он стал знать его, душевное состояние его и вообще вся жизнь совершенно изменились к лучшему, — так ему теперь мирно и спокойно
живется, что у него даже нет теперь никаких врагов и недоброжелателей, — на что старец, улыбнувшись, отвечал ему: «Ты их еще не видишь». В другой раз на такую же речь Субботина он сказал ему: «Врагов прежде нужно заслужить» и потом прибавил: «Не напоя, не накорми, врага не добудешь». Вскорости однако же после того старец предупредил Субботина, что и для него за врагами дело не стало, и при этом благословил его деревянным крестом; «и с того времени и доселе, говорит Субботин — по предсказанию старца о врагах много испытал я и испытываю от них злоключений». Но тем более еще интересен замечательный случай, каким ознаменовалось знакомство с этим благодатным старцем майора войска Донского Петра Гавриловича Прянишникова. Этот последний служил в Донском войске и жил в Черкасске. Один раз по поручению начальства он приехал в Острогожск для заключения с кем-либо из здешних винокуренных заводчиков подряда на поставку для известной военной части вина, привилегия беспошлинной выкурки и продажи которого тогда еще не была здесь уничтожена и действовала по старой памяти о прежних узаконениях. Прянишников был заражен расколом старообрядчества; но по слуху о высокоподвижнической жизни Иоанна Васильевича, он. по приезде в Острогожск, пожелал побывать у него и побеседовать с ним. Умная беседа таксильно и благодетельно подействовала на Прянишникова что он в то же время оставил раскол, присоединился к православной церкви со всем своим семейством, был человеком благочестивой и добродетельной жизни и особенным любимцем Ивана Васильевича, для свидания и беседы с которым он часто приезжал из Черкасска в Острогожск. В один изтаких приездов сюда Прянишников за тайну сообщил Субботину след. удивительное происшествие. Когда он, Прянишников, в день Светлого Воскресения Христова с семейством своим возвратился из церкви и стал разговляться, внезапно появился между ними Иван Васильевич. Полагая, что старец приехал в это время с кем-либо в Черкасск, Прянишников и все дома были весьма рады такому дорогому гостю и усердно угощали его. Беседа Иоанна Васильевича с Прянишниковым продолжалась часа два; а у вдруг потеряли его извиду, он исчез от них неизвестно как и куда. По наведенным впоследствии справкам оказалось, что Иван Васильевич в это время никуда не выезжал и не выходил из Острогожска, а во весь тот праздник был здесь у всех на виду. Само собою понятно, к каким заключениям о благодатном старце приводили его современников подобные о нем рассказы. Однако же, говорит Субботин, когда потом Иоанн Васильевич узнал, что Прянишников не сохранил в секрете таинственного происшествия, но сообщил о нем Субботину, а может быть и еще кому-нибудь, то весьма гневался па Прянишникова.

Всячески скрывая от людей свое действительное духовное настроение, Иван Васильевич, особенно между простонародьем, вел себя весьма странно, часто притворяясь пьяным, валяясь на земле и т. д., и тем привлекая на себя всевозможные насмешки и глумления от невежественной толпы, которая, будучи неспособна даже подозревать в подобных людях присутствия высшей духовной мудрости, считала его дурачком или юродивым, заставляя его перед собою плясать и петь песни. В одно время, — это было на винокуренном заводе, — подобная толпа с разными глумлениями окружала ИванаВасильевича и заставляла его пропеть ей песню; притворившись пьяным, он голыми руками схватил раскалённую печную заслонку, бросил ее на землю, потом встал  на неё босыми ногами и запел, и не переменяя положения, простоял на заслонке до тех пор, пока кончил свою песню; а потом, чтобы рассеять или несколько сгладить видимо произведенное зрелищем такого чуда глубокое впечатление, он упал и начал валяться на земле. Вдохновляемый искреннею любовью к согрешающим, самою глубокою снисходительности к их немощам и слабостям, этот поистине Божий человек не гнушался проникать в кабаки и притоны разврата, и там словом любви и сердечного участия весьма часто обращал от заблуждений и извлекал оттуда людей, по-видимому, безнадежно погрязших в пороках.

Несмотря на свои свыше 100 лет жизни, Иван Васильевич и в это время его глубокой старости являлся всегда добрым, отличаясь замечательно быстрою походкою, так что, говорит Субботин, «и молодые люди затруднялись успевать за ним в ходьбе». Но за два года до его кончины здоровье его стало заметно ослабевать, а за два месяца перед кончиною Иван Васильевич стал уже приглашать своих друзей к себе на свадьбу, уверяя, что он скоро будет жениться; очевидно, старец Божий в это время уже знал день своего исхода. При этом случае он так сказал Субботину: «Вот когда я умру, то за меня будут ссориться». Смысл этих слов оставался непонятным для Субботина до тех пор, пока не последовало то, что в них заключалось. Слабея более и более, Иван Васильевич сказал Субботину: «Келия моя совсем почти развалилась»; понятно, что под «келиею» старец разумел храмину своего тела. Скоро после этого оба они отправилась к священнику от. Георгию Путилину, с которым старец был в дружески отношениях; здесь был уже накрыт стол для обеда, к которому и пригласили гостей. Иван Васильевич сел за стол, но ничего не кушал, а после обеда, выразил желание отдохнуть, пошел в спальню, затворился и, полежав там несколько времени, позвал к себе Субботина и дрожащим голосом запел стихиру Благовещения — совет предвечный, но, не докончив, сказал: «Ну, теперь пора». С этими словами стал он прощаться с отцом Георгием и его семейством и отправился с Субботиным к себе. В это время принесли ему от кого-то из его друзей обед, но он отправил его назад, сказав, что теперь этого обеда кушать будет некому. Засим «старец Иоанн к ужасу моему», говорит Субботин, «поклонился мне в ноги, благодарил меня за услуги, ему оказанные, благодарил того, кто обязан ему всем, что имею ныне и что впредь надеюсь иметь его снятыми молитвами». После того старец стал жаловаться на головную боль и тошноту,лёг в свою пастель, а Субботина послал проведать одного из своих любимцев, Острогожского гражданина Илью Ивановича Карнаухова, откуда Субботин снова возвратился к болящему старцу и хотя застал его в крайнем изнеможении, но в душе чувствовал, что еще не настал роковой час и по настоянию самого старца, видимо дорожившего его спокойствием и потому желавшего освободить его от беспокойной ночи, он отправился к себе домой… По отъезде Субботина, но желанию старца пригласили священника, который исповедал больного, причастил его Святых Тайн и отсоборовал. На другой день (воскресенье) мосле литургии Субботин собрался ехать проведать старца, но тут явился ему посланный от отца Георгия нарочный с извещением, что старец кончается… Подъезжая к келий старца, Субботин увидел здесь множество народа… Войдя в келию и поклонившись умирающему, Субботин со слезами припал к нему, «лобызая его священные руки и ноги», как он говорит, и поддерживая в руках старца зажженную восковую свечу до тех пор, пока он испустил дух.

Остается, таким образом, достоверным, что блаженный раб Божий Иван Васильевич скончался в сыропустпое (прощеное) воскресенье 1823 года, будучи 107 лет от роду. Весть  о кончине  блаженного  старца  мгновенно  облетела город и ближайшие окрестности; и вот отовсюдустал стекаться сюда во множестве народ, желавший почтить старца, поклониться его праху, проститься с ним и служить панихиды по нем. Но в то же время начало сбываться помянутое пророчество почившего старца относительно его погребения; открылась действительно настоящая распря по сему поводу; одни настаивали, чтобы тело почившего было похоронено на городском кладбище, а другие усердно хлопотали, чтобы похоронить его в пригородной Живоносно-Богородицкой церкви и притом в самом храме, так как здесь, близ сей церкви, жили Илья Иванович Карнаухов — любимец Ивана Васильевича и другие друзья его, может быть, и сам Субботин, хотя он утверждает, что сам он не присоединялся ни к какой из спорящих сторон; а главным образом, говорят, настаивал на том тогдашний Иларионов, живший при сей церкви, который при этом употреблял все свое влияние; третья партия требовала, чтобы он был похоронен в ограде соборной церкви, как причисленный к соборной богадельне; наконец, помещик Владимир Иванович Станкевич просил отпустить тело блаженного старца для погребения в его имение — слободу Удеревку Бирюченского уезда. Словом, произошло такое крупное недоразумение, что потребовалось представить оное на разрешение Воронежского епископа. На третий день кончины, во вторник первой недели великого поста, в 10 часов утра тело усопшего вынесли с подобающею торжественностью в собор, а на другой день, в среду, последовало отпевание при многочисленном собрании духовенства и народа, — одних священников, принимавших участие в отпевании и погребении, было 20 человек. Между тем, в ожидании архиерейского разрешения, было вырыто три могилы, одна на городском кладбище, а два в Живоносно-Богородицкой церкви, в ограде и в самом храме, и положено было по отпевании снести тело в кладбищную церковь, где оно должно стоять впредь до получения от архиерея разрешения вопроса. На городское кладбище потому и направлено было похоронное шествие; но когда вошли в кладбищные ворота, кто-то из полицейских чиновников забежал вперед и настоял, что бы самая церковь была заперта; почему шествие и должно было направиться к самой могиле, которая была приготовлена у самого алтарного окна с правой стороны и в которую в то же время опустили тело покойникавпредь до получения архиерейского распоряжения, не предавая его пока земле и оставив самую могилу открытою. Возникшее было при этом волнение в народе, сопровождавшем похоронное шествие, мало-помалу утихло, и все разошлись обыкновенным порядком. Чрез несколько дней после того но обычному обряду тело было окончательно предано земле, очевидно, согласно полученному к этому времени решению преосвященного епископа.

В заключение своего «жизнеописания» г. Субботин указывает еще на одно немаловажное обстоятельство, в котором также усматривает явное знамение и удостоверение богоугодной жизни в Бозе почившего старца, — это именно то, что как при служении всех панихид, так и при самом отпевании, каждый из всего множества участвовавших в том и другом священников, каждый pas, по какой-то странной ошибке, всеми одинаково повторявшейся, поминали вместо «раба Божия Иоанна» — младенца Иоанна.

Нам с своей стороны остается присовокупить к сему, что с самой кончины блаженного старца имя его было постоянно вносимо здесь во все номиновенные книжицы, так что и теперь редкая из них встречается такая, в которой на первом плане не стояло бы имя старца Иоанна, что очевидно, свидетельствует о всеобщем здесь великом почтении к блаженной памяти в Бозе почившего старца. Кроме того, всеобщее молитвенное почтение памяти благодатного старца со стороны местного общества свидетельствуется еще тем, что весьма многие из граждан города, посещая по тому или другому случаю могилы своих родных, считают долгом пригласить священника и на могилу Ивана Васильевича, чтобы отслужить по нем заупокойную литию; а в день так называемых про­водов — во вторник Фоминой недели, когда на кладбище собирается едва не весь город с пригородными слободами для служения панихид па родных могилах, между прочим и на могиле Ивана Васильевича во все течение того дня молящиеся массами собираются для молитвы и слушания непрерывно отправляемых здесь панихид по в Бозе почившем старце Иоанне.

(442)